Читать интересную книгу ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф] - ИОСИФ ЛИКСТАНОВ

— Дядя Остап! — радостно воскликнул Виктор. — Я вас на концерте видел. Вы танцевали цыганкой. Мы с Митей дружим, дядя Остап. Сначала подрались на стенке, потом помирились, а потом… совсем помирились…

— Постой, постой! — остановил его Гончаренко. — Зачем это вы два раза мирились? Два раза, значит, дрались?

— Нет, один, честное слово… А во второй раз так… поссорились…

Гончаренко рассмеялся:

— Видать, юнга, ты действительно заноза. Уж если с Митькой дерёшься да ссоришься, значит, характер у тебя… — Он не сказал, какой у Виктора характер, только головой покачал. — Словом, правильно у тебя флажки отобрали, — закончил он неожиданно. — Говори: правильно?

Напоминание о флажках больно задело Виктора. О красных флажках заговорил человек, которого Виктор видел впервые, и, конечно, это было тяжело. Он отвёл глаза и прикусил губу.

Солнечный луч пробежал по гофрированному железу переборки и исчез: корабль сделал крутой поворот. В лазарете потемнело.

— Ну, чего? — тихо спросил Гончаренко. — Стыдно небось? Будешь знать, как краснофлотцев салагами да липовыми моряками называть…

— Зато мне и влетело от Фёдора Степановича, — пробормотал Виктор. — А ещё влетит от вахтенного начальника Скубина и того краснофлотца. Думаете, приятно? Митя говорил, что вы поможете флажки достать, а вы ничуть не помогаете… Ну и не надо. Если мне флажки не отдадут, я тогда на блокшив совсем не вернусь… Уеду в Ораниенбаум на «Чайке», потом в Ленинград и поступлю в торговый флот…

Гончаренко рассмеялся. Чей-то голос проговорил:

— Не туда заехал, Остап… Свертай!

Виктор скосил глаза. На другой койке, наполовину закрытый от Виктора белой тумбочкой, лежал человек; было видно только его забинтованную руку, вытянутую поверх одеяла. Рука казалась чересчур большой. Виктор уже знал, что это тот человек, который вчера спасал катер.

Моряк повторил непонятные слова:

— Кажу, свертай, Остап!

Виктор перевёл взгляд на Гончаренко, тот сидел, пощипывая усики, странно улыбаясь, как человек, не знающий, с чего начать. Наконец сказал:

— А может быть, и помогу тебе флажки достать. — Он помолчал и добавил: — Захочу, так помогу…

— А вы, дядя, разве того краснофлотца знаете? — недоверчиво спросил Виктор.

Гончаренко хмыкнул:

— Как же мне того краснофлотца не знать, когда мы в одной роте с ним служим? Знаю, конечно… Зовут его Грач… Вместе мы с ним на флот определились.

Остап замолчал. Мальчик опасливо спросил:

— Он строгий, да?

Остап нахмурился, покачал головой:

— Ох, и строгий, Витя! Беда, как огонь! Чуть что — сейчас и рассердится. Обидишь его, так он всю жизнь не забудет. Всё кипит, всё ему ругаться надо.

— Остап! — глухо прикрикнул краснофлотец, лежавший на другой койке.

— А я ничего! — поспешно ответил Гончаренко и продолжал, обращаясь к Виктору: — Тот краснофлотец хоть и сердитый, а ничего. Как спит да связан, так мимо пройти можно. — Он закашлялся и продолжал уже серьёзно: — Я ему скажу, что и ты паренёк ничего, хоть и балованый. Шторма не боишься, на выручку скорый, не трус… Как я всё это… тому краснофлотцу Грачу скажу, то, может, он и простит… Как, по-твоему, Семён?

— Может, и простит, — уклончиво ответил раненый краснофлотец, которого Остап назвал Семёном.

В его голосе послышалась странная тёплая нотка, заставившая сильно забиться сердце Виктора. Он приподнял голову, обеспокоенный, стараясь разобраться в положении. Гончаренко проговорил:

— А ну, лежи дисциплинированно, юнга! Сказано — лежи, значит, лежи.

И его беспокойство окончательно убедило Виктора в том, что он должен немедленно встать, немедленно посмотреть.

Виктор, крепко закусив губу, полежал минутку, чтобы усыпить бдительность Гончаренко, потом вдруг стал на колени, взглянул поверх тумбочки на соседнюю койку. На него, улыбаясь, глядели добрые глаза под густыми сросшимися бровями. Он сразу узнал эти глаза, эти брови, это худощавое загорелое лицо, которое там, на стенке, в то злосчастное утро было таким враждебным.

— Дядя, — задыхаясь, проговорил Виктор, — вы не сердитесь больше на меня? Я больше никогда не буду… Это вы, дядя, вчера танцевали? Я видел, я чуть не узнал… Вы простите меня, очень прошу…

— Годи, годи, юнга! — сказал Семён Грач и нахмурился, чтобы скрыть своё смущение. — Лежи смирно, а то не прощу!

Это и было прощение — долгожданное и неожиданное, как всё то, чего долго-долго ждут и в чём сомневаются. Оно пришло, это прощение, без лишних слов, без выговоров, оно засветилось ласковой, почти смущённой улыбкой человека, которого юнга так зло обидел и который теперь не сердился на него. Горячая благодарность охватила Виктора. Прощение, прощение!

Виктор тут же на койке отбил чечётку, во весь голос закричал «ура» и так подпрыгнул, что чуть не проломил койку.

Семён Грач смотрел из-за тумбочки на Виктора, повторяя:

— Ну, бо, годи, скаженный! Годи!

Легко сказать! Дядя Семён простил Виктора… Мальчик уже чувствовал в своих руках флажки, дорогие флажки, красные флажки! Глаза косили, пальцы щёлкали, язык цокал, ноги выделывали такое, что Остап расхохотался:

— От, чудовый! А ну, скоком, скоком, а ну!..

— Дядя Семён, ура! Фёдор Степанович, ура! Костин-кок, ура! Всем гип-гип, ура! — вопил Виктор, прыгая всё выше.

— Семён, смотри, что он выделывает! — смеясь, говорил Остап. — Возьмём его к нам за цыганёнка.

Дверь открылась. Строгий голос спросил:

— Кто шумит? Прекратить шум! Где санитар? Что смотрит санитар?

Виктор с размаху упал на койку, забился под одеяло и замер. В каюту вошёл доктор, с лысой головой, бритым лицом и с бородкой, которая по-норвежски была отпущена только под скулой. Он говорил очень строго, сердито, но Виктор сразу понял, что он не строгий и не сердитый, а впрочем, всё казалось ему таким радостным в эти незабываемые минуты.

— Умыть больных! — приказал доктор. — Как вы себя чувствуете, товарищ краснофлотец? — спросил он у Грача. — Хорошо? А вы, товарищ юнга? У вас ничего не болело, когда вы горланили на весь корабль и прыгали как сумасшедший? Лежать, не двигаться! Посетитель, выйдите!

Начались мелочи жизни: санитар умыл Виктора, потом они с Семёном пили чай. Потом доктор с норвежской бородкой, которая очень интересовала Виктора, осмотрел больных. Он тыкал Виктора пальцем и говорил:

— Один — синяк, два — синяк, три — синяк. Ого, какой синяк на плече! Болит?

Плечо немного болело, но Виктор сказал, что плечо совсем не болит, что он здоров и не хочет больше лежать. Доктор велел ему замолчать, но разрешил встать и одеться.

Санитар принёс робу Виктора, высушенную и выутюженную так хорошо, что всё выглядело новеньким. На клёше была заглажена острая, твёрдая складка.

— А бушлат? — спросил Виктор.

— Бушлат, верно, волна смыла, — сказал Грач, который после докторского осмотра, одетый в халат, сидел на койке.

— А чехол от флажков? — настаивал юнга.

— Там, где ему быть полагается, — ответил санитар. — Приказали, я и отдал.

Виктор понял, что приближаются самые серьёзные минуты, и больше не стал расспрашивать. Он волновался, умоляюще поглядывая на Грача, но тот делал вид, что всецело занят туалетом юнги, и строго командовал:

— Пояс перетянул. Вырез форменки спереди опусти, а тельняшку поддёрни… Бескозырку выровняй по бровям. Вот так!

В дверь постучали. Санитар сообщил:

— Лескова спрашивают.

Решающие минуты наступили. Что несли они Виктору? Мальчик не спешил оставить Семёна, с которым его связала вчерашняя борьба против шторма и в котором он нашёл нового друга. Он молча смотрел на него. Грач положил здоровую руку на его плечо и сказал серьёзно и настойчиво:

— Ну, ступай, юнга! Всё в порядке. Так и скажи, если спросят: всё в порядке, чисто за кормой. А придём в Кронштадт, бывай у меня. Добре?

— Спасибо, дядя Семён, — пробормотал юнга.

Семён повернул его лицом к двери, и юнга, не оборачиваясь, вышел.

На палубе его встретили двое: Ламин — друг его отца — и Остап Гончаренко.

Ламин серьёзно сказал:

— Идём, Лесков!

Виктор последовал за ним. Сзади шёл Остап. Он пощекотал шею мальчика и чуть слышно сказал:

— Ленточки косые.

— Ничего не косые, — прошептал Виктор, и ему стало легче от этой ласки.

Они свернули в коридорчик и вошли в большую каюту. Навстречу им поднялся Скубин. Виктор, как сквозь сон, припомнил: не этот ли командир нёс его вчера с верхней палубы? Может быть, и так, но сейчас об этом некогда было думать.

Скубин внимательно смотрел на Виктора.

Юнга поднёс руку к бескозырке и с трудом доложил:

— Воспитанник блокшива Лесков явился…

— Так, — сказал командир. — Ты пришёл за флажками?

Виктор молчал. Ему было тяжело. Вся картина погрузки возникла в его памяти. Он снова услышал медный грохочущий голос и снова переживал свой стыд.